Рассказы о дедушке

Однажды дедушке позвонили из милиции и сказали, что бабушку задержали за хулиганство. Он явился в отделение, где ему сдали бабушку со словами: "Заберите вашу бешенную". Дело в том, что бабушка вырубила двух бандитов трехлитровой банкой соленых огурцов, которая была у нее в авоське, этот снаряд ей удалось обрушить им на головы. Дело было вот как...

Дедушка вообще был горяч и никогда не стеснялся ни в словах, ни в выражениях.
Однажды он сбил ударом в лицо с трамвайной подножки одного человека, потому что ему показалось, что тот пытается, грубо ухватившись за руку бабушки скинуть ее с трамвая...

Дедушка был учеником Осмеркина, близким другом семьи и очень часто приходил к нему в дом. Однажды он пришел к Осмеркину, но тот попросил его подождать. В гостях у Осмеркина был Есенин, по-моему, Осмеркин писал его портрет...

Представьте, дедушке около 80 лет, он уже не бодр, так как в 70 лет пережил тяжелую операцию, поэтому не очень хорошо себя чувствовал, выглядел иссохшим, в общем, был не в самой хорошей физической форме - обыкновенный лысый, плоховидящий, прихрамывающий старик. И вот однажды, он заходит в трамвай и идет по нему своей старческой походкой...

Как-то раз Осмеркин рисовал портрет одного поэта, и так получилось, что он нарисовал почти все, но рука осталась недописанная, и тогда, Осмеркин попросил деда позировать ему, чтобы тот срисовал его руку...

Дедушка входил в группу молодых художников, которых принимали в Бубновый Валет. Стоит отметить, что он в принципе был последним живым участником этого объединения. Он был тогда еще молод, и входил в круг этих художников, как сопровождающий юноша, как паж. Лентулов – известный гуляка, бабник и пьяница находился под присмотром своей жены с помощью моего дедушки...

Одним из канонических образов дедушки, наряду с Чаплином, Орфеем, маленьким музыкантом, является король Лир. Образ короля Лира напрямую связан с его жизненным опытом, а также последними годами жизни Осмеркина. Для дедушки – это главный учитель, старший друг, воплощение его бубново-валетской молодости.
Однажды Осмеркина вызвали на партийное собрание...

Любимый вопрос многих художников, искусствоведов и учеников, да и мой: «Дедушка, кто твои учителя? На кого ты ровняешься? К чьей школе себя причисляешь?». Он рассказывал, что учился у Машкова, Поповой, Осьмеркина, что ему нравится Сезанн. Но когда дедушке было уже за 80, он говорил: «Ерунда! Они все мальчишки! Я ведь теперь всё знаю, о чем они и понятия не имели! Чему они меня могут научить? Какой я их ученик? Они могли бы быть моими учениками!». Он иногда говорил...

Дедушка рассказывал, что как-то, будучи еще молодым, он занимался живописью, и перед ним сидела натурщица. Это была очаровательная девушка, в бархатном черном платье, брюнетка, с фарфоровым, бледно розовым лицом. Дедушка был просто очарован этой картиной! Он писал ее очень долго, ему хотелось передать всю эту красоту. Он с сожалением понимал, что у него ничего не получается, подходил к Осмеркину, тот ему правил...

В 1937 году дедушка обычно очень поздно возвращался с работы, в то время он был художником по оформлению города к празднику, с деньгами тогда была напряженка, и ему необходимо было хоть чем-то зарабатывать. Он старался как можно быстрее сделать свою работу, что бы пораньше вернуться домой и оставить время для станковой живописи. Возвращаясь, домой по темным улицам Москвы, он часто видел, как черные воронки выскакивали из подворотни, из них, похлопывая себя толстыми руками по грубым кожанкам хлопотливо, выскакивали крупные мужики, которые рывком открывали двери в подъезды и с криками врывались в спящие квартиры. Дедушка все понимал...

Дедушка однажды рассказывал, почему его могли забрать в 37-ом году. Был у него такой товарищ – Вайсблат. Этот неугомонный еврей, работал вместе с дедушкой над оформлением города к празднику. И ни в чем этот Вайсблат замечен не был, пока однажды ночью, безмолвно и беспричинно его не забрали. Потом всех, кто был с ним дружен или знаком, таскали на лубянку на допросы...

Деда забрали служить в красную армию. Зачем ему это нужно было, не понятно: на руках у него маленький ребенок, жена, хозяйство, ему самому 26 лет. Но надо, так надо. На призывном пункте его спросили, кем он хочет стать. Он ответил, что он художник. Ему: «Таких художников у нас много. Куда пойдешь: в артиллерию, кавалерию?». Деду всегда нравились лошади, их грациозность, сила, нравилось их рисовать, и он определился в кавалерию. И вот спустя годы, дед вернулся из армии...

Дед рассказывал мне про одного потрясающего подонка. Он описывал его так: «..глаза белесые, взгляд, как у ребенка, без тени вины, лицо кукольное, чистое». И вот этот подонок рассказывал деду: «Моя бабушка все время ругала на меня, что я лодырь, что не работаю. Достала ужасно! Ну, я ее и убил и закопал в подполе. А всем сказал, что на богомолье ушла и не вернулась пока». И вот живет он себе спокойно, и, вдруг...

Во ВХУТЕМАСе (всероссийской художественной технической мастерской) – учебном заведении, организованном по принципу БАУХАУСа, после первого базового курса, студенты распределялись по различным мастерским, и одним из руководителей такой мастерской был Машков. Дед не планировал идти к нему учиться, он тогда сразу решил идти к Осмеркину, но было много ребят, которые пришли учиться именно к Машкову, и тут, неожиданно, объявили...

Дед в определенные периоды своей жизни был настоящим активистом. Однажды он даже был председателем месткома и решал трудовые споры. Одна женщина к нему пришла, жалуется: не платят, обижают, трудовое пособие не дают, дети маленькие... деду ее жалко стало, но потом он табель изучил, и оказалось...

У деда было две армии: одна – красная, с кавалерией, с шашками, с казаками, с романтическим воспоминаниями и вторая армия, во время Второй мировой войны, когда его призвали, но уже в запасной полк. И вот он, взрослый человек, ему за сорок лет, он выполняет разные служебно-хозяйственные задачи. Однажды, полк, в котором он служил, организовывал новый год для эвакуированной детворы, им нужно было повесить люстру в доме культуры. Люстра весила пару сотен килограмм, поднимали ее вдесятером...

Дед родом из маленького белорусского местечка Речица, в то время там была черта оседлости евреев, но позже их семья переехала в Варшаву, и дедушке пришло время поступать в гимназию. Но в то время был строгий ценз, что в один класс могли поступить максимум пять евреев. Как известно, еврейские дети очень умные, они прилежно и с интересом учатся, поэтому конкурс в гимназиях был очень высокий. Зная это, отец дедушки подал заявление сразу в четыре гимназии, но загвоздка была в том, что экзамен во всех гимназиях проходил в один день. Семья была небогатая, но его отец, скопил денег и нанял лихача, по нашим меркам это, как Мерседес или лимузин. И вот...

По Белоруссии шли страшные погромы, убивали и резали евреев, громили дома и магазины. И вот в полуевропейском городе Варшава местные православные решили, что чтобы не отставать от всей России, необходимо тоже организовать еврейский погром. Варшава – просвещенный город, об этом сразу узнало местное студенчество и еврейское сообщество, и было решено дать отпор. Отец моего дедушки вступил в отряд самообороны. И хотя все знали о погроме, никто евреев не защищал - полиция ушла на покой, никаких патрулей не было. И вот...

После завершения НЭПа дедушкиных родителей объявили лишенцами, дедушку хотели посадить на десять лет, потом заменили наказание на каторжные работы - в общем, приходилось нелегко. У их семьи были знакомые во Франции, которые звали переехать к себе, но у деда в то время был совсем маленький ребенок, ну какая ему Франция, без работы, без денег? Он остался в Москве, а его родители собрались...

Дед рассказывал, что в одно время, в период смутных революционных волнений, его отец исполнял роль управдома. А правительство издало такой указ, что всем, кто женится, в подарок полагается набор постельного белья, как приданое от советской власти. Ну, тут все пошли жениться! Моряки, как оказывались на берегу

В Москве революция была кровавая, с боями, дед рассказывал, как столбы черного дыма поднимались из самого центра города и повсюду летала горелая бумага, видимо жгли какие-то архивы. Дедушкина семья жила тогда в Марьиной роще, и мама с папой запирали их с братом дома, чтобы те не выходили на улицу. Прошло несколько дней, дедушке с братом удалось как-то улизнуть из дома, и они пошли «смотреть революцию». От Марьиной рощи они прошли вниз по трубной площади и не встретили ни одного человека...

Деда в Варшаве определили в художественную студию, одного итальянского мастера, который учил детей рисунку. Дед рассказывал, что он ходил, рисовал чего-то, и однажды пришел хозяин этой студии, который очень редко там появлялся. Так вот он пришел, походил, посмотрел работы ребят, встал за мольбертом моего дедушки, молодого кудрявого еврея, обнял его, поцеловал в голову и сказал: «Будешь художник». Вот дед и стал художником. Ну, потом...

Дед очень часто рисовал свои сны. Он много думал, много проговаривал какие-то философские идеи и иногда во сне ему приходили очень странные образы: то святящаяся голова с радужным нимбом, то Орфей, гуляющий по крышам города, которые громыхают от его поступи и на свет появляется музыка. А однажды...

У деда был тайный способ работы с красками, которого он то ли стеснялся, то ли не хотел никому говорить – это было единственное, что он держал в секрете. Когда я был маленький, меня это очень забавляло, я думал что дедушка вместо того чтобы работать играет. У него было несколько кубиков и коробочка с бумажками, на которых были написаны разные слова и иногда, он отрывался от живописи и кидал эти кубики. Я никак не мог понять смысл этой игры. Как-то раз я...

У деда была страшная манера, которую все ценители его работ очень боялись. Стоило какой-то из картин простоять определенное время в мастерской, он сначала начинал к ней приглядываться, ходить вокруг, а затем ставил ее на мольберт, и тогда вся семья понимала, что это работе пришел конец. Он говорил: «Надо бы что-то в ней доделать». Я помню сам спас несколько работ, выпросив их в подарок. Но большинство работ спасти не удалось. Он ходил вокруг работы, рассматривал ее, но потом наступал критический момент: дед ставил ее на мольберт, доставал белила...